Мне явно недостаточно одной жизни

Интервью взято с сайта журнала «Парус» и перенесено сюда в неизменном виде. Очень прошу тебя, дорогой читатель, сходить по этой ссылке хотя бы единожды, чтобы твоё посещение страницы этого журнала поспособствовало развитию проекта. Спасибо!

Наш сегодняшний гость — Илья Валерьевич Мальков, молодой русский писатель и без пяти минут выпускник очного филологического факультета МГГУ им. М. А. Шолохова. Его первая книга — повесть «Сказки Нашего Леса» — была опубликована в 2007 году «Российским Фондом Культуры», а в данный момент автор ищет издателя для нового полноценного романа, работа над которым заняла три года, совмещенные с обучением в вузе. Беседа с молодым автором направлена на то, чтобы показать читателю, куда устремлены мысли и чаянья нового пишущего поколения, каков их взгляд на литературу и какую роль она занимает в их жизни.

— Илья, как бы Вы определили основные черты творческой натуры?

— У меня сразу же возникает желание отшутиться от вопроса, процитировав Эрнеста Хемингуэя: «Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия».

Отвечая на этот очень непростой вопрос, важно установить, о какой именно личности мы говорим: об абстрактной творческой личности или же о конкретном литературном деятеле? Ведь творческая жилка может проявлять себя сотнями тысяч путей: от зодчества и кулинарии до работ по метафизике и разработки новых методов микрохирургии глаза. Это всё, так или иначе, творчество.

Но давайте, однако, остановимся на абстрактном, то есть на художественном (изображающим что‐то) творчестве как таковом. Я уже давно подметил закономерность, что всех талантливых людей толкает к преобразованию окружающего мира одно — неудовлетворённость чем‐либо. Каждый находит свою причину, но общая тенденция для меня налицо. Люди нуждаются и мечтают, придумывают, изобретают, строят, патентуют, демонстрируют, продвигают в массы, улучшают… Создают то, чего пока нет. Но им хочется, чтобы это появилось.

Так что смею утверждать, что творческая натура не должна быть удовлетворена полностью во всех своих потребностях. И вот что ещё очень важно: она должна предпринимать конкретные шаги для изменения мира вокруг себя, добиваться поставленных целей. Наверное, это два самых важных свойства творческой натуры.

Также считаю, что любой творец в своей деятельности обязан хотя бы пытаться смотреть на шаг вперёд, ведь известно, что «благими намереньями вымощена дорога в ад».

— Каковы, по‐Вашему, конкретные черты «вечных» литературных произведений? И выделяете ли Вы таковые?

— Без сомнения! Для себя я выделяю две такие черты.

Первое — это самостоятельность художественного текста. Автор должен уважать своего читателя, а уважение это не в последнюю очередь выражается степенью «понятности» текста. Если произведение претендует на звание «вечного», то оно должно включать в себя бо́льшую часть сведений, которые нужно знать читателю. То есть своевременно пояснять все важные нюансы, которые могут ввести читателя в замешательство через года, десятилетия, столетия.

Почему он вызвал его на дуэль? Чем именно то или иное высказывание задело героиню? Почему их любовь невозможна? Что даст герою достижение титула, к которому он так стремится? Что необычное проскользнуло в той или иной художественной детали? Отчего окружающие сторонятся этого героя?

Все подобные важные приметы времени и места, непосредственно влияющие на сюжет произведения, должны быть пояснены в самом же тексте, чтобы читатель мог взять книгу и «впитать» её, не обкладываясь справочниками и не прибегая к помощи Интернета.

Дать столь полную картину, да так, чтобы текст не распирало от бесконечных пояснений, то есть умело вплести всю информацию в саму историю, — как мне кажется, задача нетривиальная и требующая от писателя огромных усилий и, конечно же, таланта, чутья.

Уверен, что поклонники символической кодировки информации возразят мне, но моё мнение таково. «Вечное» произведение должно быть доходчивым и при этом находиться «над временем и местом».

Второе — акцент на вечных темах. Столетия улетают в прошлое одно за другим, но главное не меняется: мы рождаемся, растём, учимся, работаем, влюбляемся, оставляем потомство, творим‐разрушаем… и, наконец, умираем. Весь этот процесс крайне занимателен, а самое интересное в нём то, что он — единственное, по сути, что есть у каждого из нас.

В свете этого не удивительно, что Шекспир с его почти первобытными страстями пользуется у нас гораздо большей популярностью, чем, скажем, «заказные» пьесы‐панегирики о становлении колхозов в большевистской России. Во все времена людей интересовали, прежде всего, люди. Поэтому обращение к вечным ценностям и опора на живые характеры персонажей, как мне кажется, важнейший элемент «вечных» литературных произведений.

— Занимал ли Вас опыт русских классиков? В первую очередь, Пушкина, Гоголя, Достоевского? Есть ли у Вас любимые имена в истории русской литературы или мысли?

— История своей родной, национальной, литературы, конечно же, не может не занимать, ведь это история страны, где мы родились, выросли и живём. Это история языка, мысли, настроений, чаяний, трагедий и радостей. Считаю глупым отрицать, что среда, в которой мы сформировались, не есть часть нас самих. Поэтому мне трудно представить себе писателя, который не знакомился бы со своей родной литературой хотя бы поверхностно (хотя чаще — весьма усердно).

Так уж получилось, что я больше тяготею к прозе, поэзию вне музыки почти не «потребляю».

Мне очень нравится «Горе от ума» Грибоедова, считаю эту вещь по‐настоящему вечной и на все времена. По крайней мере, пока удар времени пьеса держит блестяще! Наверное, это одна из моих самых любимых русских книг.

Очень люблю рассказы Паустовского и считаю, что они важны для нравственного становления детей, так как воспитывают созерцательное, доброе и вместе с тем аналитическое мировоззрение. Хорошо, что их проходят в школах. Стихотворные сказки Пушкина великолепны! Мне нравятся рассказы Чехова, проза Лермонтова и Пушкина, Бунина, горячечное «Преступление и наказание» Достоевского. С удовольствием читал и, думаю, обязательно перечитаю, когда будет время, Булгакова, Ильфа и Петрова, братьев Стругацких. Отдельно хотелось бы упомянуть «Мы» Замятина; в паре с «1984» Оруэлла они составляют убийственной мощи антиутопический тандем.

Из новой русской литературы хочу выделить Марию Семёнову с её серией из пяти книг о Волкодаве (невероятный женский взгляд на мужественность! И очень много любви в книгах), а также Юрия Полякова с его «Козлёнком в молоке» и «Гипсовым трубачом».

— Считаете ли Вы, что писатель обязательно должен иметь филологическое или литинститутское образование?

— Конечно же, нет! Более того, история литературы многократно опровергает подобное предположение, пестря математиками, физиками, биологами, историками, врачами и представителями прочих достойных профессий.

— Писатель как «коммерческий проект» — не кажется ли это Вам ловушкой для творческого человека? уходом в «ремесло?» (на примерах русской классики мы ведь помним о некоей «нерукотворности», пророческом характере произведений, победивших время).

— Не просто «кажется» — я совершенно в этом уверен. Это ловушка, которая с лёгкостью может погубить писателя.

Тут придётся сделать небольшое отступление о современной нам России…

Так уж получилось, что мы живём в совсем иное время, нежели жили, скажем, Пушкин или Блок. У нас есть Интернет и телевизор, блоги и социальные сети. Есть радио. То есть способы визуально‐слухового потребления информации, которые доступнее и проще, чем чтение. У нас имеется свободный доступ к переводам западных авторов и даже возможность читать тексты на иностранных языках. Есть бешеная культура потребления. Есть так или иначе свобода слова (которая порой остро напоминает безразличие к слову). Всё это не плохо и не хорошо, оно просто есть, это часть нашего времени.

Так вот, в этом самом нашем времени книга вдруг стала не такой нужной и желанной, как раньше. А многим — и социальные опросы, увы, подтверждают это от года к году — книга стала и вовсе ненужной! Статус литературного творца резко снизился. И если раньше писатели и поэты были в центре внимания, были своего рода трибуной и рупором в одном лице, то теперь вынуждены довольствоваться статусом всего лишь части одной большой индустрии развлечений.

Знаю не понаслышке, что сейчас весьма ценятся авторы, которые способны работать в конкретной серии или сериях и с большой скоростью выдавать похожие равномерные произведения средних объемов в очень сжатые сроки (на‐гора, так сказать, 3‒5 месяцев на целый роман). Востребована фантастика всех мастей, детективы, политические триллеры, провокационные лубки с карикатурами на современность (тот же «Духless» Минаева) и т.п. Современный издатель обожает выпускать продолжения удачных проектов «по горячим следам». В качестве примера могу привести деградацию серии «Дозоров» от Лукьяненко. Насколько интересна и самобытна первая книга, настолько же пуст и скучен четвёртый том эпопеи. Про Оксану Робски, Сергея Минаева и им подобных даже не хочется говорить. Уверен, что через лет двадцать о них вспомнят только очень увлечённые литературоведы.

«Вечная литература» не терпит спешки. А скорость — сестра выгоды. Крупный современный издатель прежде всего ищет выгоды. И это естественно, это задача издателя. Только он способен представить книгу на рынке как нечто, что стоит приобрести, ради чего стоит отказаться от иного удовольствия. Вот и получается, что требования издателя часто предопределяют качество попадающей на полки магазинов литературы. А ассортимент на полке непосредственно формирует читательский вкус. Замкнутый круг!

Это не значит, что у нас не читают хорошей литературы! Конечно же, нет! (Хотя факт — год от года читают всё меньше, особенно школьники, и даже не нынешние, а ещё моего поколения). Это не значит, что все писатели и поэты разом были сброшены с парохода современности. Значит это лишь то, что современному писателю живётся весьма непросто.

Но как же это всё относится к нашему вопросу? Да самым непосредственным образом! Хочешь жить на гонорары? Пиши, как заведённый! Ни дня простоя! Хочешь вдумчиво выводить долгое кружевное полотно? Изволь работать где‐то ещё, а литературу оставь в качестве досуга. Иначе не проживёшь.

В первом случае уже не будет времени на создание оригинальных систем образов и знаков, на психологическую и духовную работу с героями, на придумку необычных композиций и миров, ярких конфликтов, на прыжки к планке идеала, на Катарсис. И в погоне за максимальной скоростью написания писатель обязательно утратит себя. Он растеряет героев и характеры по крупицам, разменяв их на сотню лубочных статистов из десятка книг. Он растратит свои жизненные наблюдения и мысли на нескончаемые лирические отступления и всё тех же шаблонных персонажей. Вряд ли такому автору удастся заключить в книгу целостное мировоззрение «со знаком плюс». Да и вдохновение — редкая гостья для тех, у кого творческий порыв сменяется ремесленным расчетом дней и рабочих часов.

Конечно, все мы знаем, что немало своих вещей Достоевский писал быстро, в том числе и чтобы разделаться с долгами. Что Чехов работал споро. Но скажем прямо, помимо ярчайших монументальных вещей, есть у них произведения и попроще, в которых не чувствуется той силы и мощи, что есть в их главных произведениях. Но нельзя забывать важнейшей составляющей их труда — мотивации. Те писатели были философами, публицистами и проповедниками своего времени, всё в одном. Их публикаций и книг ждали, о них спорили, о них говорили на работе, на улице и за столом. Их запрещали, им прощали долги, их труды правил царь собственноручно.

А сейчас?

Сейчас такого спроса с писателя нет, веянье времени. В Интернете — так и вовсе любой может назваться писателем и выкладывать своё творчество на суд общественности.

Но всё‐таки… Скажите, творческие люди, не слишком ли коротка жизнь, чтобы позволять себе плеваться в вечность?

— Есть ли, на Ваш взгляд, «идеальный» писательский возраст? Думаю, что Вы хорошо знакомы с известными историко‐литературными фактами на эту тему, имеете свой собственный опыт. Нет чувства, что опережаете свой возраст?

— Считаю, что идеального писательского возраста нет. Хотя и известно, что многие авторы особенно плодотворно работали именно в промежутке с 18‒19 по 30‒35. Но мне кажется, что это вопрос, скорее, к биологии. Просто этот возраст наиболее подходит для создания чего‐то нового, а затем включаются механизмы сохранения старого, достигнутого, включается «обратная тяга». Так устроен наш человеческий мир.

Чувствую ли, что в чём‐то опережаю свой возраст? Нет, возраст как раз меня вполне устраивает. Но я совершенно определенно чувствую себя старше, чем есть. Даже «старее», если угодно.

— Расскажите, как Вы работаете над воплощением идеи: от общего к частному? набираете текст или пишете от руки? собираете ли жизненные наблюдения? фразы? Если произведение крупное, составляете план? разбиваете на главы заранее?

— От общего, значит, к частному! Вот и вопросы, касающиеся моей собственной «кухни». Постараюсь не утомлять читателя лишними деталями и ограничусь лишь самыми важными аспектами моего подхода.

В самом начале происходят два процесса одновременно.

Выбирается тематика произведения. В английском языке она называется куда более удобным словом «setting», то есть набор декораций и признаков жанра. Выбирается та тематика, в которой мне было бы интересно поработать в данный момент.

Тут следует сделать оговорку, что наиболее прогрессивным жанром я вижу фантастику в самом широком смысле этого слова, так как именно она подразумевает возможность построения наиболее ярких образов, которые смогут стать проводниками выбранных идей.

Выбирается идея или несколько идей, которые, как мне кажется, актуальны и требуют воплощения в намеченной форме. За идеями далеко ходить не приходится, ведь мир настолько не идеален, что идеи можно найти буквально везде. Конечно, если смотреть внимательно. Это может быть всё что угодно — всё, что затрагивает жизни и судьбы людей. Литература должна быть полемичной, она обязана стимулировать мыслительную деятельность читателя. Учить, развлекая. Литература не должна быть пустой.

Далее я разрабатываю идею так, как, мне кажется, она того требует, и придумываю её реализацию через кульминацию и концовку произведения. Понятие Катарсиса для меня очень важно. А от самой концовки сюжет строится к началу, постепенно обрастая деталями и персонажами.

Преимущественно отдаю предпочтение большим жанрам, роману и повести. Стихов не пишу, не дано.

Если произведение имеет отношение к какой‐то конкретной исторической эпохе (а почти всегда это так), то перелопачиваю тонну материалов: художественные книги и энциклопедии, фильмы на тему, музыка. Бывает, что нужного материала на русском найти не удаётся, тогда работаю с английскими текстами. К примеру, к последнему на данный момент роману «Печатая белым по чёрному» я собирал материал около года, так как мне хотелось как можно ярче воспроизвести колоритную эпоху Америки сороковых годов ХХ века (при этом мне не жаль, что в роман войдёт лишь десятая часть изученного материала, главное, чтобы удалось поймать и передать дух времени).

Собственно, когда вещь уже полностью придумана, а материал отобран, начинается процесс воплощения её в текст. Довольно рутинное занятие, хотя и не лишённое некоторого очарования, так как мысли об уже готовом финале не отвлекают от проработки побочных элементов произведения.

Печатаю на компьютере. Никаких планов не составляю, всё держится в голове. Если произведение длинное, то обязательно по ходу работы составляю таблицу времени и дат для каждого важного персонажа, чтобы всегда быть точным в описаниях и не допускать разрыва литературного времени.

Большое значение придаю плавности, звучанию текста. Поэтому готовые главы читаю вслух с интонацией, и если глаз где‐то «спотыкается», то текст тут же перерабатывается и читается снова.

Также у меня в «цифре» есть небольшая записная книжка, куда я иной раз скидываю фразы или небольшие мысли, этакие «заметки на манжетах». Иногда сохраняю их в сотовом телефоне, если нахожусь в пути.

— Когда Вы осознали свою причастность к литературному творчеству? как это произошло?

— Классе в восьмом — девятом я начал набрасывать первые рассказики. Тогда они все примыкали к мирам компьютерных игр, расширяли чужие сюжеты за рамки показанного на мониторе. Писал, скорее, для друзей и самого себя, иногда выкладывал в Сеть. В десятом классе один такой рассказ разросся в полноценный роман, который я закончил к окончанию школы (называется «Вор: Знамение Красной Луны»; обязательно либо издам его официально с разрешения владельца прав на игру «Thief», либо выложу на своём сайте, когда сайт, наконец, будет готов). Тогда и пришло решение более серьезно заняться литературой, и я поступил на филфак МГГУ им. Шолохова.

Почему не в Литературный институт? Трудно сказать. Наверное, потому что среди моих любимых писателей все сплошь и рядом математики, физики, биологи, историки, врачи и филологи. Выпускников литинститутов почему‐то нет… Мистика!

Скажу также, что ныне, находясь у самой «выпускной черты», о выборе вуза не жалею.

— Чувствуете ли Вы свою особенность, непохожесть на других людей, сверстников?

— Чувствую ответственность за то, что пишу, если говорить про литературную деятельность. Также очень остро ощущаю ток времени, оно ужасающе быстро скользит между пальцами. Жизнь невероятно коротка и хрупка, хочется сделать как можно больше и как можно лучше. Мне явно недостаточно одной жизни. Наверное, никому недостаточно.

Берегите своих близких и себя для них же!!!

Об остальном судить не мне, пусть непохожести и особенности, если они есть, подмечают другие. По мне, так я обычный человек, быть может, со слегка повышенным содержанием «тараканов в голове».

— Достаточным было бы для Вас в этой жизни быть только писателем или есть и другие пути, по которым хотелось бы пройти?

— Это сложный вопрос.

Во‐первых, тут следует сказать, что писательское дело — дело в высшей мере комплексное. Нужно много знать, во многое закапываться, когда пишешь. Ты сам себе сценарист, психолог и психиатр, архитектор и художник, стилист и дизайнер, режиссёр и актёр, герой и злодей. Ты в своей рукописи — это всё разом. То есть в какой‐то мере литература сочетает в себе все профессии. Героев нужно одевать в соответствии с эпохой. Планировку зданий описывать руководствуясь здравым смыслом (конечно же, если специально не задумано обратного). Калечить и убивать героев следует правильно, иначе медики засмеют. Если ты пишешь про парусные суда, то без знаний в этой области ничего путного почти наверняка не получится. То есть в этом плане литература — это и есть возможность пройти десятками разных путей. Мне это нравится.

Ну а во‐вторых, я стараюсь не ограничиваться литературой; имею и другие интересы. Хотя должен признать, что именно литературная деятельность видится мне важнейшей. Быть может, как способ хотя бы ненадолго задержаться здесь после того, как меня уже не будет на свете. Как способ пообщаться праправнуками, которых я вряд ли увижу сам. Быть может, научить их чему‐то. Тешу себя этой надеждой, не знаю уж насколько состоятельно.

— Есть ли у Вас какие‐либо творческие установки, принципы, касающиеся создания произведения?

— Есть.

Прежде всего, писать только своё, «из себя».

Не лгать, в первую очередь самому себе. Читатель чувствует ложь.

Также я стараюсь писать интересно; писать то, что мне самому хотелось бы почитать. Считаю это очень важным! И нахожу в этом огромную радость.

— Находите ли Вы «своих» читателей среди сверстников? Вообще, на какую аудиторию Вы рассчитываете при создании произведений?

— Не рассчитываю ни на какую конкретную аудиторию. И снова подчеркну: пишу то, что сам хотел бы почитать. Пока что удавалось находить отклик в аудитории весьма разных возрастов: от 15‒16 до 50‒60 лет (сужу по «Сказкам…» и пока неопубликованному «Печатая белым по чёрному», который в рукописи уже кое‐кто успел прочесть). Всё‐таки возраст читателя в литературе — это весьма субъективный параметр, и его трудно заранее просчитать.

Для детей пока ничего не писал, но одна хорошая мысль имеется. Спешить с ней не буду, чувствую, что пока ещё не готов. «Для детей надо писать, как для взрослых, только лучше», — говорил Маршак. Возразить ему нечем.

— Что Вы испытываете по отношению к своим завершённым проектам?

— Один редактор однажды уличил меня в том, что в моём молодом возрасте я не имею права хвалить достоинства своих произведений и вообще отзываться о них, как о чём‐то значительном.

С трудом могу представить себе родителей, которые не хвалят своего ребёнка и воспитывают его в атмосфере жестокого подавления чувства собственного достоинства. А ведь книги — они как дети для авторов. Кажется, Ричард Вильсон говорил: «Книги — это окна, через которые душа смотрит на мир». Вам ведь не понравится, если в ваши окна вдруг начнут плевать?

Я работаю с фантастикой на стыке жанров, на совесть подхожу к построению сюжетов, в основу которых закладываю отношения людей и утверждение вечных общечеловеческих ценностей; тщательно работаю с текстом на протяжении долгого времени и слежу за красотой русского языка, как могу.

И поэтому у меня нет ни малейших оснований не гордиться проделанной работой. При этом для адекватной критики я открыт, но откровенного огульного принижения результатов своей работы не терплю, как и любой нормальный человек.

— За дипломную повесть «Студенты» 26‐летний Юрий Трифонов получил Сталинскую премию, но по прошествии времени писатель признавался, что переписал бы эту книгу от первой до последней страницы. Вы как автор успешно вышедших и полностью разошедшихся «Сказок нашего леса» чувствуете удовлетворённость или далеко «обогнали» себя вчерашнего?

— Какой необычный вопрос!

Конечно же, обогнал себя вчерашнего, иное трудно представить. Особенно, для человека моего возраста. Но возвращаться назад и что‐то менять, переписывать, править мне не хочется. И не потому что я считаю «Сказки…» идеальными во всём, отнюдь! Просто мне по‐своему дорог этот «кусочек меня прошлого», и я желаю оставить его таким, каким он получился 4 года назад. Повесть написана от души и без злого умысла, поэтому мне нечего стесняться, прежде всего перед самим собой.

И вообще, я считаю, что не стоит пытаться переправить своё прошлое — всё равно не получится. Нужно сделать выводы и идти дальше. Обратного пути у жизни пока что нет.

— Сегодня появились новейшие разработки в области «гуманитарных технологий» — воздействие на читательское восприятие рассчитано до процентного включения «компонентов» того или иного жанра в текст. Используете ли Вы эти рецепты или действуете исключительно «по наитию?»

— О «писательском ремесле» в жизни прочёл всего одну книгу, Стивена Кинга, она так и называется: «Как писать книги». С тех пор желания читать подобную литературу не возникало. Начиная работу над новым произведением, я всегда знаю, что хочу показать и как. А главное, как постараться подать это максимально интересно и интригующе, но вместе с тем доступно. А эти «особые технологии» почему‐то напоминают мне тот сводящий с ума аромат, который всё искал парфюмер Гренуй и жертвой которого сам же пал. Не знаю, может, по недоразумению я чего‐то себя лишаю, но чутьё говорит «работай так, как работаешь».